Roxularium - форум, посвящённый Ричарду Роксбургу и фильму Ван Хельсинг

т.к. разрешили, то выкладываю :))

Автор: Dahut~DiSS (lexx)
Название: Пока Смерть не разлучит нас
Рейтинг: R
Жанр: драма, ангст
Фандом: Хеллбой
Персонажи: Нуада, Смерть
Саммари: Заключая сделку со смертью, нужно всегда помнить - ей нечего терять, а потому проигрывает всегда её "партнёр".
Статус: миди, закончен

Скрытый текст

Прекрасный зверь с походкою беззвучной
Крадется в ночь без страха и тоски;
В душе он знает - миг давно упущен,
И нечто новое нацелено в виски.
Он древний хищник - гордый и свободный;
Тропа бежит сквозь жадные века…
Зачем же ныне он де-неугодный?
Грозит пожрать аидова река…
Но он идет вперед без содроганья,
И острый взгляд его янтарных глаз
Пронзает тьму своим бессмертным знаньем,
Разя врагов без жалости на раз.
Он фаталист - печальный и упрямый;
Он знает цену смерти наперёд.
И что в сравненье с этим чьи-то раны?
И что ему - зачем и кто умрет?

Вдруг лязгнет сталь над ухом где-то слева,
Сверкнет заря кровавым полотном;
И боль тугая вспорет его тело
Своим порочным варварским пером…

Ему не будет вырыта могила,
Но чей-то странный заунывный вой
Развеет прочь его былую силу
По тем краям, где зверь пока живой!

Путник устало прислонился к холодной и сырой, будто колодезной стене. В висках пульсировала тупая боль, то и дело уползая шустрой змеей на затылок, раскраивала череп пополам, петляя по макушке на пути к лобной, а затем и вновь височной части. Этот круговорот сводил с ума, искажал звуковое и слуховое восприятие, приводил в злое отчаяние...
Он закинул голову, и белые тонкие волосы облепили впалые и сливающиеся с ними щеки.
Но здесь ли стоит искать спасение от своих демонов?.. О, нет. Напротив - тут ищут лишь еще более сильных и страшных монстров, древних, рождённых одновременно с самой жизнью и в противовес же ей самой.
Именно эта суть обрекала на нет саму природу чего-то высшего и божественного, чего-то вечного, она не шла на компромиссы и ей были чужды откупы. Ей ничто нельзя было предложить, нечем соблазнить и умилостивить диковинными дарами. Она сама была и даром, и проклятием одновременно.
Гость наконец-то пришел в себя после головокружительной гонки по сплетениям каменного лабиринта пещер и отступил от стены.
В глубине этой овальной комнаты, освещенной по периметру шестью факелами, высилась каменная черная колыбель, её верхняя грань находилась на расстоянии около фута от пола. За колыбелью на неровном низеньком постаменте застыло изваяние, чью поверхность за эти века беспощадно пожрали дикие вьюны, ныне висящие на нём увядшими и иссохшими сетями древности. Но под этими омертвевшими одеяниями угадывалось нечто близкое к фигуре человека ростом около двух футов.
Пришелец медленно и крадучись подошел к тандему.
То, что он принял за колыбель и правда в некоторой степени походило на неё, только само углубление на идеально ровной поверхности являло собою полусферу радиусом с череп взрослого человека.
Янтарно-жёлтые глаза гостя заинтересовано блеснули - прежняя острота зрения уже вернулась. Он достал из-за пояса кинжал, чье лезвие было столь схоже с хирургическим скальпелем, как по форме, так и по остроте, приблизился к запущенной статуе и принялся срезать засохшие, но почему-то очень жилистые и пластичные нити отмершей растительности.
Он то и дело прислушивался к гнетущей тишине, но она являла собою, как и прежде, лишь немую вечность.
Статуя оказалась заросшей основательно, часть витых стволов прямо врезались в сам камень, отчего кое-где тот успел покрыться паутинками крошечных трещин. Туго щёлкая, сплетённые стебли пикировали на сырой пол.
Шли минуты упорной работы, лезвие хищно сверкало в глухом свете подземелья… от напряжения на лбу пришельца выступили бусинки пота, но темп он не сбавлял. Он жадно, почти судорожно пробивался к намеченной цели.
Бой с растительностью завершился в течение часа, и теперь местами потрескавшаяся фигура предстала без своей отцветшей накидки. Холодная, чуть надменная, чуждая… фигура, скорее женская, чем мужская, разведённые в стороны тонкие руки, лицо - гладкий, лишённый черт овал, ни складки, ни изгиба – лишь принесённые годами трещины.
Пришелец прошёлся вокруг статуи, оглядывая её, изучая, пытаясь разгадать, но – ничего. Вот, он остановился напротив неё, с той стороны, где, похоже, должно было быть лицо. Его белые, словно мраморные, пальцы пробежали по плечам и шее изваяния – таким холодным, сырым, будто внутри окаменелого тела беззвучно текли проточные ледяные реки; наверное, сами Стикс и Кокит.
Незваный гость задумчиво повертел кинжал и, чуть помедлив, сделал тонкий, длиною в полдюйма надрез на указательном пальце. Бусинка странной золотистой крови сверкнула в полумраке. Он некоторое время оценивающе смотрел за окончательным формированием сферы, а затем, переступив через сомнения, коснулся правой руки изваяния, оставив грязно-жёлтую дорожку на блеклой поверхности.
Раздался вздох невидимого гиганта, струйки воздуха заметались по залу, долетели до белёсых тонких волос чужака и утонули в них, обдав холодом затылок. По испещрённой трещинами поверхности статуи пробежала еле уловимая дрожь. Пришелец быстро перевёл взгляд на её руку – там, где отпечаталась его кровь, поверхность утратила свою каменистую структуру, немного потемнела и залоснилась.
Он, прищурившись, закусил губу и впился взглядом в каменную гладь лица. Ничего… опять в помещение висела лишь тишь.
Он обернулся. Взор его кошачьих, почти фосфорицирующих глаз упал на углубление в колыбели… Несомненно… оно могло быть лишь для этого.
Чужак встал на колени над полусферой и расстегнул рукав. Жадный блеск серебряного лезвия около запястья, и в чашу с кончиков пальцев заструилась густая янтарная кровь.
Когда та наполнилась наполовину, он перевязал руку оторванным от пояса куском красной ткани, а оставшуюся часть кумача обмакнул в ёмкость с кровью. Ткань потемнела и мгновенно набухла. Он осторожно поднял её и подождал, пока лишняя жидкость стёчёт обратно в чашу, а затем торопливо приблизился к изваянию.
Расправив ткань, он накрыл ею ноги фигуры, от пят до колен… Шипение, шелест… или чей-то невнятный шёпот.
Он вновь вернулся к чаше, обмакнул и обхватил бедра статуи… снова к чаше и опять к статуе.
Он был уже весь измазан собственной кровью, когда нечто, бывшее камнем, вдруг вздохнуло и распахнуло глаза – грязно-белые и пустые. Тело действительно было женским, землистого цвета, покрытое сетью жутких синеватых жил и потемневшими, будто нанесенными только вчера, ссадинами. Прямой нос, ввалившиеся щёки и почти фиолетовый бездушный рот; грязные, черные с серебрящимися нитями волосы спутались где-то на затылке. На лице отсутствовали какие-либо возрастные признаки…
- Зачем ты разбудил меня, принц Нуада, Серебряное копьё, сын Бавора? – голос, походящий на скрежет какого-то металлического агрегата, наполнил каждый дюйм пространства. – Или ты столь глуп, что посмел позвать меня ради праздного любопытства? - пелена иссиня-чёрных ресниц дрогнула и на мгновение прикрыла невидящие глаза.
- О, нет, - Нуада стиснул бледными пальцами то, что некогда было его поясом, - я никогда бы не пришёл к тебе без столь острой надобности, какая есть у меня теперь…
- Ко мне никто и никогда не приходит с просьбами, - был ему ответ. – Ибо я и сама могу взять то, что ценнее всего для всех вас, эльф. Твоё время ещё не пришло… зачем же ты так жаждешь приблизить его?
- Но если ты столь сильна, то почему томишься тут, в этих катакомбах? – осторожно спросил принц. – Почему я, а не ты сама, стёр тлен с твоего хладного тела? Стёр своей кровью? Не потому ли, что мой отец заточил тебя тут во имя бессмертия и разлагающего блага для своего народа? Я много раз слышал эту древнюю и странную легенду. А ныне я тут, чтобы разорвать замкнутый круг.
- Ты очень смел… а, быть может, глуп? Нет, пожалуй, не то, эльф.
Нуада шагнул к ней:
- Я здесь, потому что желаю предложить тебе перемирие и пакт.
С обескровленных губ сорвался лязгающий смешок:
- И что же может предложить мне отпрыск моего пленителя и обманщика?
- Его голову, - глаза принца блеснули торжеством и отчаянием. – Я знаю, что кровь того, кто заковал тебя в камень, вернёт тебе силу и былую мощь.
- А ты знаешь, эльф, какие последствия будут, если ты ступишь на этот опасный путь? Ты сделаешь своё племя смертным, они как свечи будут вспыхивать и угасать столь же быстро, как и люди.
- Нам нужно обновления и лишь ты можешь дать нам его. Я знаю, что на моём пути мне не раз суждено пожертвовать тем, что греет моё сердце.
- А что же ты хочешь взамен, эльф? – пустые глаза смотрели на него и сквозь него, бесчувственно и бездумно.
- Я хочу возродить Золотую Армию и вернуть своему народу право первородства. Для этого мне нужны фрагменты короны, но они – нити жизни тех, кто их носит. Мой отец, который уже лежит на твоём алтаре, если ты сумеешь и возжелаешь принять этот мой дар, и моя сестра, чьи тело и дух неразрывны с моими. Но я знаю, она никогда не примет и не разделит мой путь – чувствую, а значит знаю. Мне придётся забрать часть короны и у неё… - Она, не спеша, склонила голову на бок, а Нуада быстро продолжил: - Но если умрёт моя сестра, в тот же миг умру и я – последний в своём королевском роде, последний, под чьим приказом Золотая Армия сумеет вернуть взбалмошное и обезумевшее человечество в их пещеры и норы, где они и должны быть!
- Ах да… - разлился, а не прозвенел металл.
- Я не прошу у тебя бессмертия, ибо не смею, я жажду лишь время, чтобы довести начатое до конца. Поможешь ли ты мне? А я верну и наполню тебя смыслом.
В зале повисла тишина, холодная и гнетущая…
Она неуверенно, будто разучившись ходить, соскользнула со своей неправильной формы «подставки» и присела на край куба с чашей. Нуада не смел нарушить эту хрупкую тишину, он даже почти не дышал. Покрытые нарывами плечи дрогнули, и она…оно… она повернула к нему своё жуткое равнодушное лицо:
- Твоё предложение принято, Принц Нуада.
Он выдохнул с толикой облегчения:
- Что мне сделать, дабы скрепить наш пакт?
- Что может быть прочнее, чем то, что ты уже сделал? Ты вернул меня, омыв своей кровью. Отныне я буду в каждой тени за твоею спиной. Ждать своего часа…

Принц Нуада сдержал свое слово в следующую роковую ночь... решение пришло быстро и почти безболезненно. Наверное, он принял и смирился с ним еще задолго до воплощения, ибо все и всегда имеет свою цену. Тем более это... Его отец не мучился и не был опозорен. Он ушел безмолвно и смиренно, ибо как и сын давно чувствовал, видимо, грядущую бурю.

Принц Нуада торопливым шагом вошел в полумрак холодной залы.... Освещение слабо мерцало. Помост ныне пустовал.
- Я принёс тебе весть о том, что я, принц Нуада, сдержал своё слово, - его голос разлился по пустому, полному призрачной удушливости пространству. Глухо и устало.
- Я знаю... - был ему бесстрастный ответ.
В правом углу за помостом в тени что-то шевельнулось, за считанные секунды приобрело форму, поднялось и вышло из полумрака.
То, что он пробудил боле суток назад, выглядело теперь иначе: признаки иссушенности почти исчезли, синева и нагноения спали, заметно смягчились, а с ними растворилась и часть седины. Появилась практически осязаемая сила, неясная, плетёная нитями таинственных мойр... Сеть, попадая под власть которой, все обращается в неподвластный времени тлен.
Она, казалось, не касаясь покрытыми шрамами стопами пыльного пола, обогнула геометрически правильную глыбу с чашей и остановилась в пяти футах от принца.
- Ты... Ты изменилась... - прищурил янтарные глаза он, нервно и на мгновение сжав левую руку в кулак.
- Совсем нет, мой настойчивый гость, - странное, почти неуловимое скривление ссохшихся губ. - Ибо моя природа есть абсолютная окостенелая статичность. Я не ведаю перемен и симптомов эволюции, ибо сама их творю и полню. Несомненно, я лишь получила толику того, что и без оного являло собою мою собственную часть. Суть договора тобою выполнена. А я не забуду о своей, - спокойным тоном подвела итог она.
- Ты пойдешь со мной наверх или же мне вновь должно придти сюда, когда наступит время? - спросил Нуада, ловя взглядом каждое еле заметное движение. Внутри её изъеденного временем и ныне оконченным бессилием тела что-то непрестанно пульсировало, но нет – не дыхание… и не пульс. Это была своего рода жизнь, но жизнь первозданная, чуждая и идущая параллельно с самой смертью…. Путь его народа был тоже параллелью этим нитям, но ныне Нуаду пришлось надломить и спутать его в клубок.
- Тебе милее первое, я знаю. Ибо в противном случае ты не принёс бы мне одежды. Давай же мне их, - она вытянула вперед бледную и жилистую руку.
Нуада снял с плеча суму из грубой мешковатой ткани и извлёк оттуда черный свёрток лоснящегося шёлка.
Она легким жестом приняла одежды, затем разжала пальцы, но ткань повисла в воздухе - на мгновение. А потом беззвучно заскользила вдоль саднящего тела, укутывая его.... Длинные рукава, широкий пояс, струящийся подол, который полностью скрыл изглоданные кровоподтёками ноги, и глубокий, скрывающий в своей тени всё лицо капюшон.
Нуада торопливо извлёк из сумы пару плетенных в античном стиле сандалий, которые уже через считанные секунды оказались плотно сидящими на её стопах и щиколотках.
- Как мне звать тебя? - сухими и почти онемевшими губами спросил Нуада, вглядываясь во тьму капюшона, казавшегося теперь роковым и грозным, ожившего изваяния.
- У меня одно имя на всех языках, нет ему ни одного достойного и емкого синонима, но множество ассоциаций и.... имеет ли значение всё это? – она вяло пожала плечами.
- Хорошо... – Нуада немного помедлил. - Тогда как мне называть тебя, когда я впредь стану обращаться к тебе?
- Выбери мне имя сам, принц, коли это для тебя важно, - её пустые глазницы скрывала тень, но он знал – её взор сверлит его непрерывно.
- Мне нужно подумать... – он посмотрел сквозь неё, на помост.
- Как тебе будет угодно, сын своего отца.
- Нет… - это была будто пощёчина, трезвящая и заставляющая собраться в напряжённый комок нервов. – Я любил его всем сердцем, но мой отец предатель и палач своего народа, ибо сам посеял семя раздора и гниения... среди нас.
- А что же сеешь ты, принц Нуада? – наверное, внутри капюшона на миг вспыхнула бессмертная усмешка. - Я спрашиваю, ибо ты пробудил то, что все живое твоего рода боится более всего прочего.
- Это один из тех нюансов, который не имеет значения - страх всегда прожигает нас до тех пор, пока мы не посмотрим в его глаза. Порой в них мы и находим то, что истинно и что имеет высшую ценность, необходимость.
Она бесцветно качнула головой:
- Однако в мои ты не смотришь… А у тебя хоть и есть очи, но ты играешь ныне вслепую... Очевидно, в этом нет знакомой мне мудрости... Или глупости. Но... - она смолкла. Затем все тем же немного металлическим голосом продолжила: - Выведи меня теперь отсюда, если решение твоё неизменно, и ты не возжелаешь присоединиться ко мне тут, во мраке и холоде.
- Я так решил. Давно.

Они вышли в зябкую ночь августа. На чистом небе висел медальон полной луны, а вокруг него кто-то нечаянно словно рассыпал пригоршню монеток-звёзд.
Она подняла голову к небесам таким же древним, как и она сама. Лунный свет скользнул по облезлой матово-голубой переносице и угас где-то в уголках рта.
- Я хочу назвать тебя Дианой*, - промолвил Нуада, вдохнув ароматы сырого зловещего полнолуния. - Почему-то ныне мне вспомнились чудные источники этой древней богини и тройственность её власти...
- В моём мире нет места ни богам, ни демонам... - прошептала она всё ещё ловя острием носа блики лунного света, - но если такое имя ты желаешь мне преподнести, то так оно и будет.

Нуада отвел Диану в то место, которое теперь являлось его домом и вотчиной: подземный, увенчанный множеством золотистых башен и башенок город. Улицы были пустыми, погруженными в мягкий псевдо лунный свет – град тонул в золотой осени, лихо замешанной с индиго и изумрудно-зелёными красками.
Две вытянутые тени, слишком чуждые и другие тут, пересекли его незаметно и просочились во дворец – округлый, с острыми высоченными башнями, уходящими штыками в искусственное пестрящее всеми оттенками всё синего и зеленого темное неба.

Нуада оставил Диану одну в небольшой и самой дальней комнате. Общество этого древнего и холодного, словно камень, существа тяготило его, но являвшиеся временами сомнения он гнал прочь, ибо пути назад боле не было.

Спал он в эту ночь беспокойно, нервно…
Ему чудились нескончаемые лабиринты из малахита с прожилками красноватого золота, темные, мерцающие. Из-за стен в своих тесных каменистых артериях шумели кристальные горные реки, а ещё по кишкообразным ходам пещер лился металлический странно лязгающий вой.
А Он будто бежал куда-то прочь в бесконечность. Он знал, что за ним идёт охота, а Он был безоружен, беззащитен как новорожденный ребенок...
Сон как и его преследователь становился всё тяжелее, опускался на плечи и затылок свинцовыми холодными крыльями. Потом тяжесть вдруг многократно возросла за очередным извилистым поворотом лабиринта. Свист и лязганье горячими прутьями проникли в его чувствительные уши, заползли в ноздри, затекли в глазницы...
А затем всё так же резко прекратилось - со звуком угас и сам сон.

Нуада открыл глаза, сжал пальцы и с некоторым облегчением ощутил в них приятно холодную металлическую поверхность копья, покоящегося у него на коленях. Принц задремал сидя в кресле у давно уже истлевшего камина. Да и могло ли ныне согреть эти чертоги какое-либо пламя?..
В комнату влетел легкий зябкий ветер, а с ним и шелест... Запах сырой земли и загнивающих цветов.
Он встал, вложил копьё в ножны, висящие у него за спиной, и, приподняв голову, втянул ноздрями необычный и леденящий запах.
Принц, крадучись, вышел в коридор - широкий, с высящимися по бокам шпалерами и облупившимся золотым покрытием.
Через несколько секунд тишину прорезало журчание воды - оно звенело легкой певучей трелью, неестественно живой и будто незримо светящейся.
Нуада дошёл почти до конца коридора, когда увидел приоткрытую дверь справа за одной из шпалер... Помимо звуков оттуда струились лучи зеленоватого лучистого света.
Принц помнил, что за этой дверью скрывался сад, где некогда еще детьми он любил играть со своею сестрой, Нуалой... и где он не был уже столько столетий. А еще он, Нуада, временами дремал здесь под ворчание ветра и звон воды на каменной укутанной тенью скамье - он всегда был аскетом и презирал роскошь, разлагающее излишество.
И, по сути он, как и хотел, стал воином, а не королём. Он понимал, что его место на войне: будь то война с самим с собою или с фрагментами мира – это не имело значения, но именно в бою он чувствовал себя нужным и органичным элементом. Там правили он, Нуада, и его верный спутник – серебряное копьё, подобное своему обладателю, являвшееся частью того.
Нуада шагнул в запущенный теперь сад на дорожку, выложенную треснувшим мрамором. Под ногами захлюпала грязь - сад основательно подтопило.
Он осторожно двинулся дальше вглубь засохших, сыпящихся от незначительного прикосновения зарослей. Они выглядели нетронутыми до его прихода, но за ними принц мог различить тонкий силуэт. Она всё так же походила на статую…
Вот Нуада вышел на небольшой луг, покрытый чуть высохшей голубоватой травой, в глубине которого бурлил водопад - лазурный с серебром - и раньше его тут не было. Именно возникший водопад и топил оскудевший и некогда цветущий сад.
В нескольких футах от водных струй стояла Диана всё в тех же чёрных одеждах со сброшенным капюшоном и босая в мутной и грязной воде по щиколотку. Её черные с проседью волосы были уже не спутанными. Они мокрыми лентами липли к ее спине. Чуть взъерошенные, частично связанные в небрежный узел.
- Я здесь словно в том древнем склепе... Только ныне он орошен слезами еще не усопших, но уже лежащих на смертном одре... – её голос вторил своеобразному шуму и лязганью быстрого водопада.
- Так и есть, - сдавленно прошептал Нуада, поравнявшись с нею. – Выжечь, дабы возродить. Пустить кровь, чтобы сохранить.
- Ты ведь не можешь знать то, что таит в себе вечность... - Диана повернула к нему своё бледное, лоснящееся теперь еще и от брызг водопада лицо. - Как и не можешь знать тот путь, который ты отныне избрал.
- Важны итог и перспектива, - в этом Нуада был тверд.
- Это, наверное, самое непредсказуемое в намеченном пасьянсе... ты ведь не можешь знать, какой из твоих вздохов станет последним.
- Это не имеет значения теперь...
Металлическое лязганье – видимо, смешок.
- Все так говорят, пока миг расплаты и искупления не становится уловимым и обозримым... Вы все боитесь боли, а не забвения. Бессилие душит в вас и саму жизнь вперед меня. Впрочем, именно я в вашем мозгу являюсь непреходящим злом... Наверное, - она задумчиво коснулась тонким пальцем саднящего подбородка, - мне следует на это отреагировать. Но принесет ли это какие-либо плоды? Безусловно, нет.
- Ты хочешь, чтобы в мою душу закрались ядовитые сомнения? Чтобы твоя власть надо мною воплотилась в полной мере уже сейчас?
- Мои желания несущественны и безлики.
- Как и твои расплывчатые ответы...
- О, нет, мои ответы обретут вскоре плоть и вплетутся в канву реальности. Не стоит торопить и близить сей миг, ибо потом его придется принять как неизбежность.
Нуада слегка нахмурился и качнул головой, в знак принятия и этих правил игры, хотя, как ему показалось, в этом уже не было необходимости.

Холодный ветер гонял по ночному равнодушному небу свинцовые тучи, ловя ими как огромными сетями мерцающие редкие звёзды. Всё дышало еле уловимым робким волнением, что-то висело, теплилось, пряталось в сумеречных тенях, куда свет совсем недавно рождённой луны пока не проникал, он умирал ещё на подходе, понимая бесполезность своих попыток.
***
Нуада, вытянувшись в струну, со свистом рассёк в воздухе невидимого противника остриём угрюмо сверкающего копья, затем сделал выпад, яростный удар в область незримой головы… разворот и снова удар, но на сей раз выдвинувшейся рукояткой.
Он тренировался каждый вечер – долго и упорно. Испытывал себя, дрессировал, подчинял… пожалуй, в первую очередь ярость, запирал в чулане сознания свои всё реже и реже наваливающиеся сомнения. Именно в неуверенности и излишней дипломатичности – к себе или другим – принц видел опасность разложения духа воина. А он был именно им – всецело, каждой клеточкой своего существа… своей материи.
Нуада втянул ноздрями чуть холодный, но одновременно какой-то странно прелый воздух. В висках вдруг застучало – часто, возбуждённо, аритмично. Принц встряхнул головой, несколько спутанных прядей скользнули по плечам… стало ещё хуже. Невидимые молоточки умножились, расползлись по всему черепу и затылку… вымораживая, сводя судорогой скулы, вытягивая жилы из шеи, а потом и плечей, и рук.
Нуада со стоном выронил копьё, конечности на мгновение одеревенели, но этого хватило для потери равновесия. Он ничком упал на упившуюся росою траву, но она обожгла его пожираемое конвульсивными ударами тело. Постепенно его плоть угасла, потерялась в пространстве, остался лишь разум, который умел созерцать, но не мог воспринимать, анализировать. Оторванное от сознания зрение устремилось вглубь, по пронизанному странными серебристыми нитями туннелю… может быть, они резали его, но ощущения боли отсутствовали. Полёт шёл по восходящей, скорость росла, нервно передёргивая механизмы того, что осталось от Него.
Нити становились всё более тонкими, хрупкими и странно живыми. Он не слышал, но знал – в пространстве теперь лился звук, колеблющий мириады тысяч атомов, которые всё быстрее и быстрее проносились мимо Него. Ныне Он различал каждый из них и, наверное, при желании посчитал бы.
Через некоторое время средь серебряных нитей стали виднеться золотистые – очень редко, единицы. Они горели своим собственным внутренним светом, одни обладали ярким, почти солнечным свечением, а у иных оно чуть теплилось, угасало.
Наверное, Он должен испытывать ужас, но Его сердца и душу остались там, внизу, прикованные к бренному телу…
В конце туннеля вначале неуверенно, а потом всё отчётливее, показался просвет, и полёт замедлился… золотистых нитей теперь было больше, а серебристые пошли на убыль.
Наконец, Он приблизился к овальному отверстию, за которым сверкал чистейший абсолютный свет. Овал пересекали две, сплетённые между собою золотистые нити, они нежно обнимали друг друга, словно дышали – легко и беззаботно. Но… присутствовала и ещё одна нить на этом гигантском пяльце, она выглядела потускневшей и была оборванной, однако пересекала сплетённые струны; висела в воздухе, не соприкасаясь своими оборванными неподвижными концами.
Вдруг что-то лязгнуло, но не в какой-то точке, а по всему объёму. Странно, что Он это услышал… Мысль?
Свист отточенного металла… лопнули перепонки. Всё обратилось вспышкой – тело вернулось кромешной, невыносимой болью; болью матери, из чьего лона вырвали раскалёнными щипцами плод, разворотив живот… или само сердце – трепещущее, живое… ещё совсем горячее, пышущее кровавым паром в обнимающий чуждым холодом мир.
Нуада с хрипом выдохнул и повернулся на спину – от пят через позвоночник его тело пронзила адская боль. Он застонал, дёрнулся, вновь перекатился и припал лицом к влажной траве; глаза слезились, во рту всё жгло. В голове звенела отчаянная тишина… мир опустел, принц это знал.
С ужасом и содроганием за долгие тягучие минуты он прогнал терзающую его плоть боль – та лениво, но вполне охотно отступала в древние тени.
***
Ветви зарослей с кровожадным шелестом впивались в незащищённые участки тела, цеплялись за одежду, когда Нуада с остервенением пробирался через сильно развившуюся за минувшие сутки растительность… наверное, из-за необычайной сырости и чар. Этот сад более не был иссушенным веками и умирающим, хотя тут и обитала ныне сама…
Принц практически вывалился на поляну, где и по сей день мирно гудел водопад… средь сочной голубоватой травы на несколько дюймов взвились дюжины две пышущих холодным могильным смрадом цветов – черные большие лепестки обнимали ядовито-оранжевую сердцевину и еле заметно шевелились, хотя ветра не было.
Затуманенным взором Нуада обвёл поляну и в тени увидел её… Диана, скрестив ноги, сидела на невысокой плите из белого мрамора, полумрак кутал и растворял её в себе.
- Что ты сделала?.. – прошептал принц, подходя к ней.
Диана не шелохнулась и не ответила, устремив взгляд своих пустых глаз на вновь пришедшего.
- Что ты сделала?.. – повторил он сдавленно, всматриваясь в её непроницаемые глазницы.
Тишина.
- Что ты натворила?! - в исступлении вдруг закричал Науда.
- Я выполнила свою часть договора. Разве нет? – проскрежетала Диана.
Принц, тяжело дыша, опустился на влажную траву. Его тело била беспощадная яростная дрожь, взгляд горел отчаянием.
- Я не… - он запнулся. Его тонкие бледные пальцы впились в землю. – Я не это имел в виду…
- Я не гадалка, принц Нуада, и не джинн, - в её тоне проскользнула тень насмешки. – Ты хотел остановить миг, ты хотел разорвать цепи, которые прочно сковали тебе и твою сестру. Что ж, твоя воля исполнена мною, ибо нет ничего надёжнее самой моей природе, перед которой не существует нерушимых связей. Всё прочее тлен и пыль под моими стопами.
- Но я думал… я хотел… - пробормотал Нуада, подняв голову навстречу робком свету, пробивающемуся сквозь тёмную лазурь неба. Он умолк… и ни о чём теперь не думал. Спустя несколько минут, он, наконец, снова посмотрел на Диану: - Она не страдала… моя несчастная сестра?
- А что есть страдания? – Диана встала. Лучи скользнули по её лоснящемуся лицу и обнажённым плечам - ссадины и нагноения почти исчезли, оставив на тонкой коже потемнения и шрамы. – Страдает лишь то, в чём есть жизнь, но где я, жизни нет. Могла ли она страдать? Мне неведомо этого. Я дарую покой и свободу, стираю с лиц и душ напыления боли, что наносит сама жизнь. Поэтому я не могу дать тебе ответ на этот вопрос.
Нуада, пошатываясь, отошёл к одному из многочисленных ручейков, образованных водопадом, и присел на корточки. Ноги всё ещё были ватными. Принц набрал в руки живую и необычайно холодную воду и умылся. Лихорадка спадала…
- Где она? Где Нуала? – тихо спросил Нуада, чувствуя, что Диана стоит прямо у него за спиной.
- Там, куда тебе нет пока дороги. Оставь её. И прими теперь это.
Что-то сверкнуло в траву рядом с принцем. Это был элемент золотой короны, который Нуала носила в своём поясе уже не один век. Нуада, не пререкаясь более, стиснул пластину в онемевшей ладони до боли… и крови.

* Диана (лат. Diana, возможно, тот же индоевропейский корень, что дэв, Див, Зевс, лат. deus 'бог') — римская богиня охоты, растительности, дева, олицетворение луны. Её культ рано слился с более разработанным культом греческой Артемиды, и богини стали отождествляться (как и многие другие божества греческого и италийского пантеона). Диана была сестрой Аполлона.
Позднее Диану также стали отождествлять с Гекатой. Диану еще называли Тривией — богиней трёх дорог (её изображения помещались на перекрёстках), это имя толковалось как знак тройной власти: на небе, на земле и под землёй. Также Диану отождествляли с карфагенской небесной богиней Целестой. В римских провинциях под именем Дианы почитали местных духов — «хозяек леса».
В Риме культ Дианы считался «иностранным» и не распространённым в патрицианских кругах, однако был популярен среди рабов, которые обладали в храмах Дианы неприкосновенностью. Царь Сервий Туллий, по преданию, сам рождённый в рабстве, посвятил Диане храм на римском холме Авентин. Годовщина основания храма считалась праздником рабов.